Кто знает — вечность или миг
мне предстоит бродить по свету.
За этот миг иль вечность эту
равно благодарю я мир.Что б ни случилось, не кляну,
а лишь благословляю лёгкость:
твоей печали мимолётность,
моей кончины тишину.Белла Ахмадулина, 1960
Эта тишина наступила ясным морозным вечером в понедельник 29 ноября 2010 года. Ушла в вечность поэт Белла Ахатовна Ахмадулина. Она тяжело и долго болела. У неё был рак печени. Она или не знала о нём, или попросту не хотела знать. Много дней проводила в больнице. Да к тому же давало о себе знать больное сердце. Когда-то, годы назад, она пережила онкологическую операцию, но проклятый рак догнал и дал метастазы. В конце октября врачи Боткинской вновь рискнули прооперировать её — консервативное лечение уже не помогало. После операции пришлось провести энное количество дней в реанимационной палате, а затем в обычной. Состояние вроде бы нормализовалось, и Белла Ахмадулина 25 ноября выписалась из больницы домой — в родное и привычное писательское Переделкино. Но дома через несколько дней ей снова резко стало хуже. Примерно в пять часов вечера 29 ноября Борис Мессерер, муж поэтессы, вызвал «Скорую помощь», которая приехала очень быстро. Врачи перенесли Беллу в машину, оснащённую специальным реанимационным оборудованием, но уже ничего не смогли поделать. Белла Ахмадулина умерла от остановки сердца буквально у них на руках, прямо в «Скорой». Её сердце остановилось в 19.30 вечера. Это произошло быстро, и преданный и любимый Борис Мессерер, c которым она прожила тридцать пять лет, был тут же, рядом. Недаром она, будучи 23-х лет отроду, благословляла ту самую «лёгкость:… моей кончины тишину…»
Надо сказать, что вся российская пресса бурно откликнулась на это горестное событие. Впрочем, иногда реакция выглядела суетной. «Комсомольская правда», например, подробно описала последние дни жизни Беллы Ахмадулиной и даже гордо упомянула, что своё первое стихотворение «Родина» юная поэтесса опубликовала в 1955 году именно в этой газете. Но ни словом не обмолвилась, что буквально через два года, в 1957-м, Ахмадулина как раз здесь, на страницах «Комсомольской правды», впервые подверглась унизительной публичной «порке». В России, увы, как власть, так и подвластная пресса не считают нужным каяться в злодеяниях — и прежних, и сегодняшних.
Наверное, из-за того, что любая смерть и любые похороны вызывают любопытство у зевак и обывателей, а ещё из-за всеобщего, обвального отзыва, вплоть до крошечной газетёнки, на уход из жизни неповторимой Ахмадулиной, мне не хотелось участвовать в ритуале, хотя, по большей части, щемяще-искреннем, но иногда дежурном или сенсационном.
И всё-таки оно неожиданно возникло — желание исполнить нашу, австралийскую, партию во всемирном хоре в память и во славу великой Беллы. Появилось оно, когда я получила замечательное письмо от Алисы Мессерер, которая уже двадцать лет живёт на Пятом континенте, в трёх часах езды от Сиднея. Алиса — близкая родственница Беллы Ахмадулиной по мужу, Борису Мессереру. С детства и всю юность коротко знала Беллу и общалась с нею. Немудрено: ведь отец Алисы — Азарий Эммануилович Мессерер — двоюродный брат Бориса Мессерера. И Алиса прислала в «Австралийскую мозаику» интервью своего отца, радиожурналиста Азария Мессерера, с Беллой Ахмадулиной, которое он взял у неё в 1980 году, незадолго до своей эмиграции из СССР в США, после почти четырехлетнего пребывания «в отказе».
То давнее интервью Азарий брал у своей знаменитой родственницы в чердачной мастерской художника Бориса Асафовича Мессерера на тогдашней улице Воровского, прежней Поварской. Как Белла говорила: «Была ране Поварская, стала ныне Воровская». «У Бори и Беллы» — так студию между собой звали завсегдатаи: художники, писатели, артисты. По словам Василия Аксёнова, мастерская стала «театром богемы и вольной мысли». А корреспондентка «Московского комсомольца» Наталья Дардыкина не без претензии провозгласила её «чердачным Парнасом».
Недавний «отказник» Азарий Мессерер пришёл в «чердачный Парнас» с дочерью Алисой. Совсем скоро они вместе собирались покинуть родину. У Алисы в памяти навсегда осели студийные детали, которые потом, много лет спустя она узнала в описании всё той же Натальи Дардыкиной из «Московского комсомольца»: «Есть ли в Москве место более уютное, чем чердак у Бориса Мессерера? […] Человек со стороны удивится множеству старых вещей — прижились здесь тяжеленные утюги, тусклые, причудливой формы самовары, четыре граммофона с разноцветными глотками, литые станки от зингеровских машинок и сами машинки, шарманка и усталые разностильные кресла несегодняшнего ширпотреба… Но поднимешь глаза к полотнам Бориса Асафовича и ахнешь: те же креслица преобразились в живописный образ, и уже не кресло, а некий трон, на котором в окружении огненного сияния сидит, нет, легко возносится в свою метафорическую высь Белла Ахмадулина, жена художника. […] Сюда, на Поварскую, к Борису и Белле, слетаются, съезжаются, а иногда прибредают талантливые люди со всех концов света. […] Сергей Параджанов так по-восточному цветисто начертал: «Какое счастье, что есть Мессерер. […] И Чудо — твоя живопись. Дом твой, ты, Белла, твои друзья в наше жалкое время. Твоё искусство светит из безразличия времени».
А Белла тогда, перед отбытием Азария в эмиграцию, была в глубокой опале. Её не издавали, журналисты перестали к ней обращаться. Причина «непечатности» и «неугодности» — самиздатский журнал. Поэтесса приняла участие в первом в истории России бесцензурном альманахе «Метрополь».
Позднее Алиса Мессерер, уже живя в Австралии, прочитала у Василия Аксёнова: «Вдохновенно и любовно Борис соорудил в 70-е годы декорации своей жизни. Чердак совмещал в себе идеи мастерской, жилья и непрекращающегося театра. […] Здесь, на уступах мессереровских декораций, возникла идея свободного альманаха „Метрополь“. Недаром нашей эмблемой стали раструбы старинных граммофонов, неотъемлемый элемент чердачного дизайна».
Алисе запомнились решимость и бесстрашие хрупкой Беллы. Ахмадулина знала, что Азарий и Алиса повезут её интервью на Запад, но не боялась говорить, что хотела и о чём думала.
Алиса, тогда ещё совсем юная, внимательно слушала. «И её поразило, что Белла говорит так, как пишет стихи. Почти ни одного обычного слова. Все слова были оригинальны и неожиданны. Говорила она негладко — иногда трудно подыскивала слова, но всегда находила именно ей присущие и точно выражающие её чувства. И всё, что она произносила, было необыкновенно искренне, от сердца. У Беллы был неповторимый голос — глубокий, проникновенный. И чуть грассирующая речь».
Юная Алиса считала Беллу и Бориса ровесниками своих родителей. В памяти остались дни рождения Беллы, которые справлялись почти одновременно с рождением Алисиной мамы — в начале апреля. И родились они обе в 1937 году. На «чердачном Парнасе» собирались единодумцы и сотрапезники Бориса и Беллы, прежде всего те, что образовали условное объединение друзей — БаГаЖъ (Битов, Ахмадулина, Габриадзе, Алешковский, Жванецкий). Андрей Битов шутил: «БаГаЖъ был идеей глубокого застоя и широкого застолья». Для Алисы главным был момент, когда Белла начинала декламировать свои стихи-то ли петь, то ли говорить. И вот уже после смерти Беллы представительница славной семьи Мессереров делилась этим давним своим впечатлением со слушателями русской программы австралийского радио SBS: «Речь Беллы лилась, как переливы волн. Голос её был музыкальный, ритмичный, наполненный глубокими эмоциями. Её взгляд становился потусторонним, устремляясь куда-то ввысь. Она была, как в трансе. Её слушали, будто зачарованные…» Алисе, как и всем, кто тогда внимал Белле, казалось, что суета вокруг не важна. Жизненные ценности в тот миг представлялись иными. Предметы в её стихах оживали — будь то стакан с лимонадом или дождь, который, постучась в дверь, входил в дом. Да, Антокольский был прав, назвав Ахмадулину сказочницей. Алиса, завороженная музыкой её высокого слога, забывала, подобно многим, о повседневных проблемах — о погоне за продуктами, об очередях и давке в автобусах. Любовь, жизнь, смерть — вот о чём говорили стихи. Это было главное в жизни. Белла была отрешённой от мещанства и банальностей. Она говорила, что стихотворение может родиться от какого-то неожиданного изгиба в воздухе, к которому присоединяется звук. Иногда Алисе казалось, будто сочинительница одухотворённых строк творит спонтанно — стихи рождаются прямо на глазах у всех. Белла обожала старые русские традиции в литературе — Пушкина и Лермонтова — и могла передавать эту атмосферу и смысл прошлого в своих стихах. Алису это покоряло и восхищало. А ещё она ходила на концерты, где Белла выступала с Окуджавой. Булат Шалвович, как и Высоцкий, посвятил Белле много стихов. И было видно: они очень дружили…
